Если вы считаете сайт интересным, можете отблагодарить автора за его создание и поддержку на протяжении 13 лет.

Председатель

Фронтовик Егор Трубников возвращается в родную деревню восстанавливать разоренное, нищее хозяйство. Тяжко ему приходится-почти как на войне. Став председателем, он взваливает на себя бремя ответственности не только за колхозные дела, но и за судьбы таких близких ему людей…
На Всесоюзном кинофестивале в Киеве картина заняла второе место.
Из журнала «Искусство кино». Оказывается, спор о фильме «Председатель» все еще продолжается. Казалось бы, для всех очевиден огромный успех картины у зрителей, намного превосходящий успех, который имели другие картины этой же тематики, он настолько продвинул нас вперед в понимании работы А. Салтыкова и Ю. Нагибина, что теперь уже невозможно отрицать ее значение. Но откройте пятый сборник «Мосфильма» «Ваше слово, товарищ автор», прочтите опубликованную в нем статью Бориса Балтера, и вы поймете, что мы снова отброшены на исходные позиции. Что же, давайте воспользуемся этим поводом, чтобы еще раз повстречаться с Егором Трубниковым. Тем более что уже один тот факт, что спор о картине идет вот уже третий год, убедительно показывает, что она попала, что называется, в самую точку. Потому-то одни аплодируют картине, дают ей и создателям ее премии, а другие яростно упорствуют в своем стремлении поглубже забить в нее критический осиновый кол. Так бывает-об этом свидетельствует история литературы и искусства-только с произведениями, действительно глубоко заглянувшими в волнующие нас всех социальные проблемы. Причем проблемы еще не решенные, еще открытые для общественного вмешательства. Искусство в таких случаях особенно тесно переплетается с жизнью, и, следя за тем, как все нарастает битва, кипящая вокруг такого фильма или романа, понимаешь, что нарастает она не потому, что не нравится самый фильм или роман, а вызывают споры, разные оценки общественные процессы, в этом фильме или романе отразившиеся. И статья Бориса Балтера так и написана: не о том, каков фильм, созданный А. Салтыковым, Ю. Нагибиным и М. Ульяновым, а о том, что за человек Егор Трубников и как к нему следует относиться. То, что Трубников-не живой человек, а всего лишь литературный, кинематографический персонаж, не имеет в этом случае никакого значения. Критическому расстрелу его подвергают именно потому, что он стал чем-то несравненно большим, чем просто художественный образ. Не случайно тот же Балтер ни словом не обмолвился о том, как Трубников выписан и сыгран. Его волнует другое: тот общественный тип, который так явственно проступает за главным персонажем картины «Председатель». Именно сюда, в жизнь, нацелено критическое копье Балтера, именно здесь, в жизни, и получает развитие и завершение спор, в который он вступает с авторами картины.
Только для того чтобы спор протекал с наибольшей деловитостью, я, позвольте мне это сказать, не стал бы на месте Бориса Балтера свое раздражение против Трубникова как общественного явления так прямо переносить на авторов фильма. Естественно, что, не приемля характер Трубникова, он не принимает и отношения к нему тех, кто этот характер создал. Но зачем же при этом терять элементарную объективность? О Салтыкове Б. Балтер, например, снисходительно замечает: «режиссер молод и, очевидно, талантлив». Это «очевидно», право же, не делает чести товарищеской объективности Балтера. Ведь как литератор он же не может не понимать, что только талантливый человек был в силах создать фильм, целиком посвященный производственным будням одного колхоза-не любви, не подвигам разведчиков и не первым встречам с жизнью семнадцатилетних девочек и мальчиков, то есть не тем темам, которые всегда особенно легко находят доступ к сердцу зрителей-и тем не менее сумел так взволновать огромную зрительскую аудиторию. Ведь если мы третий год спорим о Трубникове как о живом человеке, то разве одно это уже не свидетельствует о яркой одаренности режиссера, сценариста, актера, сумевших в одном характере выразить так много важного и существенного для всех нас. Но бог с ним, с этим ехидным словечком «очевидно». Оставим его на совести автора статьи. Хуже, что в ней совершенно очевидна тенденция подменить опор обвинениями, анализ-ругательствами. Раздражение настолько захлестывает Балтера, что он забывает, что имеет дело с товарищами, решавшими труднейшую задачу, одинаково важную для каждого из нас, и что уже по одному этому имели право ожидать, что с ними будут говорить как с соратниками, а не как с ловкими спекулянтами, свершившими что-то заведомо неприличное. Но Балтер, не дрогнув, объявляет «спекулятивным» изображение в фильме изнурительного труда, выпавшего в первые послевоенные годы на плечи женщин-колхозниц, а, вспомнив суждение защитников фильма об исторической обусловленности характера Трубникова, многозначительно восклицает: «Лозунг иезуитов «цель оправдывает средства» тоже был». Остается, следовательно, предположить, что и этот бесчестный лозунг тоже имеет какое-то отношение к проблематике картины, к характеру ее главного героя?! Или ссылка на иезуитов была сделана просто так, для вящего эффекта? Но и в том и в другом случае мне одинаково хочется сказать Балтеру: подменять критику руганью или моральной дискриминацией оппонента-манера, к счастью, все более и более отходящая в прошлое. Зачем же писателю Балтеру возрождать ее? Легко представить, как гневно возражал бы он, если бы по отношению к его повести кто-нибудь позволил себе применить подобный оскорбительный тон. И был бы прав в своем возмущении. Но хорошо ли то, чего ты не хотел бы допустить по отношению к себе, позволять по отношению к своим товарищам? Прошу понять меня правильно: меньше всего я претендую на роль ментора в отношении Бориса Балтера. Да и спор, с моей точки зрения, не выигрывает, если ведется со старческой холодностью или дипломатической уклончивостью. Горячность, темперамент, энергия-непременные условия успешности всякой полемики. Но только если они не смешиваются с заушательством и грубой руганью. Потому что в этом случае спор вообще становится невозможным. И если сказать правду, то спорить с Балтером действительно трудно. Потому что насколько он не скупится на ругательства, настолько же скуп оказывается в аргументах. Вот он пишет о Трубникове: «исступленный маньяк, фанатик, который воображает себя мессией». В ответ на такую характеристику только и остается, что недоуменно пожать плечами. Ибо никакие объяснения этой сокрушительной оценке, увы, не сопутствуют. Мы можем поэтому уяснить из нее только одно: что Балтеру беспредельно неприятен характер Трубникова и что он готов на все для того, чтобы его дискредитировать. Но дискредитировать Трубниковых значит совершить величайшую историческую несправедливость. Ибо если кто в нашей деревне послевоенных лет и заслуживает того, чтобы им поставили памятник, то в первую очередь именно Трубниковы, вынесшие на своих плечах тяготы и беды, какие навалились тогда на колхозы и о которых-давайте, Борис Балтер, признаем это во всеуслышание-никто еще в нашем кинематографе не сказал так прямо и сильно, как это сделали Ю. Нагибин и А. Салтыков. Или вы знаете картину, которая пошла дальше и глубже по пути исследования причин, затруднявших-подчас до невозможности добиться победы-труд таких вот председателей колхозов? Тогда назовите ее. А если не знаете, то как же вы могли написать, что «страдания народа нужны в фильме, чтобы подтвердить известный лозунг: «Нет плохих колхозов-есть плохие председатели». По-моему, эта фраза находится поистине в вопиющем противоречии со всем строем фильма. Потому что если оставить в стороне утешительское прекраснодушие финала, для всех очевидного в своей художественной несостоятельности, то вся суть фильма «Председатель» в том и состоит, что в нем указана и сильно, крупно проявлена природа трудностей, переживаемых коньковским колхозом. Именно о них в первую очередь и кричит фильм, делая нас свидетелями трудного подвига Егора и по-солдатски подпирающих его колхозников. В фильме трудно не только тем женщинам, которым в первые послевоенные годы приходилось на себе тащить плуги и бороны. Трудно и Трубникову. И если бы вы задумались над характером этих трудностей, а фильм дает для этого обильнейший материал, то вы увидели бы, что нехорошо говорить о Трубникове, что «его правда до примитива проста-работать. И зритель, который уже знает настоящую правду о том тяжелом положении, в котором оказались колхозы, понимает, что правда председателя-неправда». Нет, неправда здесь в другом: в том, что Егору, а следовательно и авторам картины, произвольно отказано как раз в том, что составляет их главную силу и что приковало к картине такой интерес огромной зрительской аудитории. Сила Трубникова ведь не в том, что он умеет влить свою волю в других. Это очень важное качество руководителя, но оно одно действительно еще никуда бы нас не смогло привести. Да, только Трубников знает не одно то, что надо работать, но и то, кто и что этой работе мешает, и как надо ему, коммунисту, председателю колхоза, себя вести, чтобы отстоять в сложившихся обстоятельствах и жизненные интересы выбравших его своим вожаком людей и самую возможность более или менее нормального развития колхозного хозяйства. Здесь-то и лежит главная тяжесть возникающих перед нами на экране раздумий героя фильма, его непрестанных тревог и ясно осознанных в своей целенаправленности усилий. Если бы этого в «Председателе» не было, то не было бы и картины. Своим возникновением она в первую очередь обязана исторически созревшему в нашем обществе стремлению до конца разобраться в природе трудностей, осложнивших развитие колхозного строительства. Конечно, на этом пути Салтыков и Нагибин разглядели и поняли не все с одинаковой полнотой и точностью. Об их просчетах в свое время много писали критики, в том числе и автор этой реплики. Но, только повторяя мой вопрос, кому удалось сделать больше их? Кто может сказать, что прошел дальше и глубже вместе с Трубниковым по пути к правде? Что же касается сознания необходимости работать, то и тут, как я думаю, Борис Балтер зря иронизирует над коньковским председателем. «Даже наши злейшие враги всегда признавали удивительную способность советских людей работать»-считает необходимым многозначительно оговориться Балтер. Но что из этого следует? Что умение советских людей работать в силу этого соображения больше не должно стать предметом художественного исследования и горячего интереса наших писателей и режиссеров? Или что нам пора критически присмотреться к этому их умению? Ну так, как это делает хотя бы тот же Б. Балтер, когда позволяет себе ерничать и глумиться над поведением Егора Трубникова в той сцене, где он поднимает на ноги потонувших в навозной жиже, истощенных зимней бескормицей колхозных коров. Признаюсь, я не мог смотреть эпизод без слез. Потому что и сам видел в те годы таких коров и, главное, потому, что понимал, какая честная и всем нам нужная мысль вызвала к жизни этот эпизод. Честное слово, мне казалось, что я сам разделял с Егором тяжелую и тревожную думу, которая охватила его в ту минуту, когда он увидел этих похожих на скелеты животных. Ульянов играет в этом эпизоде превосходно: именно здесь он до конца сознает, какую ношу взвалил на свои плечи, решив остаться в Конькове. Но Борис Балтер иронизирует: председатель «заставляет пастуха играть на жалейке. И под щелканье кнута, под музыку коров поднимают». А что же, надо было их оставить лежать в навозе? Попытаемся, не мудрствуя лукаво, представить себе, что сделал бы в эту минуту на месте Егора любой другой человек? То же самое, что делает Егор. Ведь кормов в колхозе все равно не достать. Значит, единственное, что еще можно сделать, это любой ценой поднять коров и выгнать их на луг. Честное слово, я отказываюсь поэтому понимать Балтера, когда он, пренебрегая этим более чем очевидным конкретным содержанием эпизода, вдруг усматривает в нем некий многозначительный символ. Балтер восклицает: «Что это? Ассоциативный образ-символ? Конечно. Кнут и жалейка присутствуют на протяжении всего фильма». И затем обрушивает на Егора Трубникова обвинения в жестокости, самодурстве, деспотизме, теряя при этом всякую объективность и историческую конкретность анализа. Балтер способен в силу этого встать в споре Егора с Семеном на сторону Семена, который, оказывается, настаивал только на своем «законном праве продавать излишки продуктов своего приусадебного участка». Или делает вид, что не понимает мотива, по которому Егор вынужден заставить выйти в поле Доню. В своей ненависти к председателю колхоза Борис Балтер буквально не знает предела. «Такому примитивному человеку-пишет он о Трубникове-этой «сильной личности» недоступно само понятие человеческого счастья». Ведь «ему все можно. Он держит людей за горло». Вот, оказывается, какого Чингисхана показал нам с экрана Михаил Ульянов! Вот каким душителем и насильником был его Трубников, которого мы так простодушно приняли за человека, чья жизнь действительно до фанатизма была сосредоточена на одном желании: оборонив колхоз от всех его вольных и невольных недругов, до конца выполнить свой долг перед односельчанами. Однако как же возникло такое резкое расхождение в восприятии одного и того же характера? Где надо искать причину того, что тот Трубников, который способен так волноваться и страдать, как это показывает Михаил Ульянов, сопротивляясь неправильным требованиям, выдвигаемым перед ним как перед руководителем колхоза, и живущий интересами колхоза как своими собственными, вызывает у Бориса Балтера обвинение, тяжелее которого не бывает: «такие люди-пишет Балтер о Трубникове-хорошо умеют разрушать жизнь, а не создавать». Пора, видимо, отставить шутки в сторону и всерьез попросить Бориса Балтера «оглянуться во гневе» и предъявить фактические основания, на которых он основывает свой беспощадный критический приговор. Повторяю, это тем более необходимо сделать, что чем внимательнее мы вслушиваемся в обвинения Балтера, тем яснее понимаем, что этот Трубников его так волнует только потому, что за ним он видит Трубниковых, то есть некий общественный тип, неприемлемый именно в своей общественной сути. Я думаю, что верно передам суть этой антипатии Балтера, если скажу, что его раздражают в Трубникове воля и требовательность, с которой тот подходит к людям, к задаче их вовлечения в работу колхоза. Его возмущает, что Егор непримиримо относится к своему брату и не дает путевку на учебу девушке, в которой он видит не просто нужного колхозу работника, но и по-особому одаренного талантом к сельскохозяйственному труду человека. Легко было бы в каждом отдельном случае обнаружить натяжки в этих обвинениях критика: мне уже доводилось, например, однажды подробно объяснять мотивы, по которым Егор оказывается глубоко прав, когда заставляет одуматься девушку, решившую, что называется, с бухты-барахты, под влиянием калоевской авантюры бросить колхоз. Но вряд ли стоит заниматься такой проверкой: читатель уже видел, как строит свои критические обобщения Балтер, усмотревший «образ-символ» даже в том факте, что Трубников щелкает пастушьим кнутом, желая заставить подняться на ноги колхозных коров. Пусть же читатель сам оценит меру серьезности такой критической методологии. Мне же здесь хочется остановиться только на двух положениях, имеющих особо принципиальное значение. Во-первых, мне непонятны мотивы, по которым Балтер не желает допустить мысли о том, что авторы фильма вовсе не стремились к тому, чтобы создать образ идеального героя, а думали о противоречиях реального характера, сложившегося в реальных исторических условиях и потому отразившего противоречия породившего его момента. Ничего не желая слушать, Балтер твердит: «Для авторов фильма Егор Трубников-именно идеал. Эталон не только сильной воли, но и человечности». Да почему же? Разве вы, Б. Балтер, пишете не характеры, а эталоны? Почему же вы не хотите считаться с тем, что такое же стремление к подлинной полноте и сложности художественного анализа может быть и у вашего товарища по перу, как вам известно, давно уже и интересно работающего в литературе? Вероятнее всего потому, что, восприняв Трубникова не как эталон, а именно как характер, сложившийся под воздействием определенной и по-своему очень сложной полосы в жизни страны, вы должны были бы понять, что ожидать от человека, работающего в неправильных условиях, абсолютного совпадения с абстрактными нормативами значило бы впадать в откровенно ханжеское доктринерство. То самое, которое породило «Кавалера Золотой звезды» и «Кубанских казаков». Эстетические принципы, по которым вылеплен характер Трубникова, основаны на других посылках: потому- то он и не сконструирован умозрительно, как некий эталон, а извлечен из жизни со всеми ее противоречиями и сложностями. И второе, едва ли не самое главное. Почему это воля и требовательность, которыми так щедро наделен ульяновский Трубников, ставятся ему в укор? Не спутал ли Борис Балтер в этом случае божий дар с яичницей и не понял ли он критику так называемых «волевых руководителей» так, как если бы вместе с ними были поставлены под сомнение и волевые руководители без кавычек? Похоже, что именно такая аберрация зрения и произошла с нашим уважаемым оппонентом. Иначе трудно становится объяснить подозрительность, с которой он воспринимает всякое проявление сильного трубниковского характера, его воли и настойчивости. Но если это так, то это большая ошибка. Ибо одно дело воля демагога, не желающего считаться с реальностью и предпочитающего волюнтаристский диктат трезвому и всестороннему изучению объективной обстановки. А другое дело-воля, возникающая из глубокой и тревожной мысли о трудностях жизни и этой мыслью освещенная. Такая воля-великое благо и доблесть, потому что без нее любая самая честная и чистая мысль останется всего лишь проявлением пустой созерцательности.